Моисей взошел на гору, и облако покрыло гору… Моисей вступил в середину облака и взошел на гору. И был Моисей на горе сорок дней и сорок ночей.
Cас-Сафсафех, Сербал, Джабал-Муса, Паран, Хорев, Синай. Множество имен одной горной вершины. Гора Синай, символическое место Откровения. Эта гора, потерянная когда-то, но не забытая, навеки осталась источником обретения высшего знания и знаком грандиозного перелома Исхода — великого скитания.
Моисей, а следом — Илия. Пророки. Вот и все паломники на тысячелетия. Иссушенные камни горной пустыни ждали много веков. Христиане поверили в силу горы, поселились здесь — и люди пошли. За две тысячи лет — сколько глаз увидело солнце Синая, поднимающееся из-за хребтов, которые все еще преграждают путь к Земле Обетованной?
Из ночи — к утру. Вот путь, который надо пройти, невидимым, холодным, впервые встав в пыль дорожки после заката, а присев незадолго до восхода нового дня. Вершина снизу не видна, и в этом — секрет. Никто не знает, что будет. Христианские паломники из всех стран мира уходят, растворяются в темноте, чтобы повторить путь Моисея и встретить солнце на вершине.
Мертвые камни под звенящими звездами. В руках паломников — пламенные реки фонарей, огибающие неподвижных верблюдов, ночь. Метафизическая картина жизни самой многолюдной вершины в мире разваливается на две части, как жизнь вампира, только наоборот. При Луне, глядящей сквозь мутную дымку на суету у подножия, только призраки видны и слышны вокруг. Бесплотные тени пишут огнями фонариков в непрозрачном холодном воздухе — загадочные, подозрительно похожие на арабскую вязь, пламенеющие письмена, которые вибрируют над темно-красными камнями и подолгу не рассыпаются на искры.
Духи не боятся света, они тянутся к нему, в жажде обрести плоть поднимаются на вершину, чтобы скорее, скорее встретить солнце — восход на горе, отпускающий все грехи. Солнце даст загадочным теням тела, превратит их в обычных, в общем-то, людей, уставших от жизни, жаждущих сна, отдыха, покоя. Решительное молчание на склоне и тяжелые вздохи перед самой вершиной. Там уже не будет ничего, кроме минут ожидания солнца, которое, возможно, и не покажется вовсе, скрытое все той же плотной дымкой. Пережить это еще труднее, чем пройти, теснимым верблюдами пятнадцать тысяч шагов по узкой тропе и лестницу в семь сотен ступеней. Впрочем, ночь крадет расстояния. И не каждый, измученный ночью, бестелесностью и неопределенностью, осознает, что предстоит еще и исход.
Обитатели горы — единственные, кто сохраняет в ночи свою оболочку. Племя бедуинов, остепенившихся со временем кочевников, гордится своим родством с солдатами Юстиниана, оставшимися жить возле монастыря со своими семьями. Бедуины все еще понимают по-гречески и говорят, кажется, на всех языках, но на вопрос: «Какой ты веры?» отвечают: «Хамдала» — «Слава Аллаху». Гостеприимство, превратившееся в привычку и даже профессию — их хлеб, но у себя в доме бедуин радушен и бескорыстен. Глубокомысленная беседа об Аллахе, контакте культур, прошлом и настоящем, безуспешно пытается прорваться сквозь детский гвалт, утомление и сонливость после домашнего завтрака. Часы холода и темноты не отпускают путешественников, и гора еще долго будет им сниться, вызывая странное чувство восторга и беспокойства. Ведь, если бы знал, на что идешь, не пошел бы. Теперь, зная, вернуться нужно обязательно. Во второй раз будет легче: все грехи отпущены и больше не тянут.